Через час он в одной рубашке с короткими рукавами шел по улице. Пистолет остался в ящике стола, пиджак и галстук висели на спинке кресла. В ФБР не положено так делать, ну да ладно. Жара была такая, что, казалось, можно ее пощупать – живое, зловонное чудовище, вне всякого сомнения, раздраженное толпами людей, спешащих по улице в этот полдень. Откуда только их столько берется? Улицы кишат частными машинами, такси, ревущими автобусами и грузовиками, а на тротуарах не протолкнешься.

Небо выглядело каким-то грязновато-белым из-за летней дымки, которая не смягчала ярость солнца. Быстро взмокшая рубашка прилипла к спине Камачо.

Противно увлажнялись носки. Капельки пота выступили возле волосков на тыльной стороне кистей, и он машинально вытер их о брюки.

Под каждым деревцем возле торгового центра прятались в тени клерки и туристы, обессилев от жары. Дети играли на закаменевшей земле. Трава, весной пышно взошедшая под деревьями, давно уже была вытоптана тысячами ног. На усыпанных гравием дорожках сквера мелькал поток бегунов, и каждая нога поднимала по крохотному облачку пыли. Они сливались в сплошную пылевую завесу, которая вздымалась в воздух и плыла в сторону художественных музеев, расположенных на северной стороне сквера.

Тротуар перед Музеем авиации и космонавтики был забит стоявшими вплотную друг к другу туристскими автобусами. Камачо с трудом проталкивался сквозь плотную толпу подростков и розовощеких женщин среднего возраста в майках и шортах.

Сезон американских экскурсий был в полном разгаре. Толпы японских туристов в рубашках с короткими рукавами, высыпавшись из автобусов, тут же деловито принимались фотографировать друг друга, громадные музеи без окон на противоположной стороне площади, памятник Вашингтону вдали и купол Капитолия, вздымавшийся на востоке, словно полная луна. Несмотря на удушающую жару, здесь стояло оживленное веселье.

Камачо нашел место в тени под деревом и с облегчением присел. Всюду валялись окурки и конфетные обертки. Слева от него в сувенирном киоске шла бойкая торговля пленкой, прохладительными напитками и мороженым. Шумные подростки и беззаботные молодые люди выстроились на солнце, как солдаты, послушно ожидая, когда наступит их очередь отдать деньги довольному продавцу.

Среди этой праздной толпы бросались в глаза опустившиеся бродяги. Все деликатно отворачивались, когда они медленно пробирались к мусорным ящикам и рылись в них в поисках пустых банок. Немного поодаль в тени деревьев, где траву еще не вытоптали, устроилась парочка алкоголиков: для них день закончился несколько часов назад, когда они дошли до кондиции, превысив свою суточную норму. Он просидел так не более пяти минут, когда заметил, что человек, пришедший на встречу с ним, проталкивается сквозь толпу. Камачо встал и направился к нему.

– Доброе утро, адмирал.

– Давайте выберемся отсюда, – проворчал Тайлер Генри. – В следующий раз выбирайте более спокойное место. – Генри был в бежевых брюках и желтой рубашке с изображением лисы. Он носил солнцезащитные очки, без которых не обходятся в морской авиации.

– Слушаюсь, сэр.

Они направились на восток, к пруду с утками у подножия Капитолийского холма. Выбравшись из скопища туристов, Генри произнес:

– Ладно. У меня мало времени. Чего вы хотите?

– Сегодня мы перехватили очередное письмо от «Минотавра». Я подумал, вам будет интересно. Вот что было в нем зашифровано. – Агент ФБР передал адмиралу листок с тремя написанными на нем словами.

Адмирал Генри стоял, как вкопанный, уставившись на бумагу.

– Скрупул, мать его растак! Чертов «Минотавр» продает «Афину»!

– Да.

– О, ч-ч-ч-черт! Уу-у…

Камачо осторожно отобрал листок у адмирала, сложил его и сунул в карман.

– Как я понимаю, вы, вонючие кретины со значками, просто вложили распроклятое письмо в конверт и отдали почтальону? – Камачо утвердительно кивнул, и Генри в бешенстве затопал ногами. Он сыпал ругательствами, как настоящий боцман. – Вы знаете, что такое «Афина»? Вы, чертовы полудурки, подсматривающие в замочные скважины, вы хоть представляете себе, что для нас значит «Афина»?

– Вы сказали…

– Я знаю, что говорю! Я спрашиваю, кто-нибудь из ваших начальников имеет хоть малейшее понятие, насколько ценна «Афина» ?

– Не могу сказать.

Адмирал развел руками в полном отчаянии.

– Ради Бога, скажите, что происходит, Луис?

Они дошли до края пруда.

Камачо смотрел, скрестив руки на груди, на ровную поверхность воды, на конную статую президента Ю.С. Гранта, на величественное здание Капитолия.

– Могу только догадываться, – тихо произнес он.

– Но они хоть представляют, что такое «Афина» – какую информацию они отдают!

– Мне неизвестно, что они знают.

– Это не волоконная оптика, не гироскопы на кольцевых лазерах, совсем не то дерьмо, которое «Минотавру» дали вытащить из сундука. «Афина» – это алмаз «Шах», это золотая жила, это самое дорогое, просто бесценное сокровище. Неужели эти вонючие, неграмотные, бестолковые политические кретины не имеют никакого представления, на что «Минотавр» наложил свои грязные лапы?

– Да не знаю я!

– «Афина» сделает радиолокацию бесполезной! Мы, конечно, сделаем ее дешевле и сможем так миниатюризировать, что она сумеет спрятать танки и джипы, а не только корабли и самолеты. Через десять лет мы сможем сделать невидимыми даже подводные лодки. «Афина» произведет революцию в стратегии, тактике, системах вооружения. И она у нас есть! А у русских нет! Пока еще нет! Если мы не дадим ей попасть в их руки еще пару лет – всего пару лет, – я вам говорю, Луис, Америка получит такое огромное техническое превосходство, что война станет политически и стратегически невозможной. Невозможной!

– Я вам верю.

– Тогда почему? Скажите мне – почему?

Камачо пожал плечами.

– Что может быть настолько важным, что они рискуют своим собственным ранчо, всей страной, будущим человечества?

– Точно не знаю, а если бы и знал, не мог бы вам сказать.

Адмирал взорвался. За тридцать с лишним лет на флоте он научился отборнейшей ругани. Камачо был поражен – такого виртуозного исполнения он еще не слышал.

Наконец, Генри перестал сыпать бранью. Гнев уступил место подавленности.

– Думаю, измена гнездится в вашей конторе, Камачо. Больше негде.

– Вы поосторожнее с такими обвинениями.

– Измена. – Генри словно выплюнул это слово. – Вам оно не нравится, да? Черт возьми, если дойдет до Конгресса, это слово будет самым мягким, какое услышат эти грязные мерзавцы. За это многие сядут. Вот увидите.

Камачо не мог больше сдерживаться:

– Я показал вам эту бумажонку, чтобы вы могли принять какие-то действенные меры по защите «Афины», дурачок, – прорычал он. – Например, сменить код или вычистить файл. А не для того, чтобы вы сыпали проклятиями по поводу того, чего вы не знаете и от чего можем пострадать и вы, и я. Больше я не намерен слушать от вас подобную чушь. С меня достаточно. Еще одно нецензурное слово – и я лишу вас допуска и засажу в психиатричку, откуда вы не выйдете, пока я не сочту нужным. Скорее всего, вы оттуда выйдете вперед ногами. Вы этого хотите?

– Нет. – растерянно пробормотал Генри, понимая, что слишком далеко зашел.

– Еще одно слово, адмирал, еще одна оговорочка, и я это сделаю. Можете мне поверить! Остаток жизни проведете вместе с Джоном Хинкли.

Камачо повернулся и ушел. Генри, ошеломленный, молча смотрел ему вслед.

Глава 22

Тайлер Генри сопровождал группу проекта УТИ, вернувшуюся в июле в Тонопу.

Адмирал обменялся рукопожатиями с инженерами TRX, три часа осматривал самолет, стоявший в том же ангаре, где раньше была птичка «Консолидейтед», и задавал массу вопросов. Многие вопросы адмирала были обращены непосредственно к Рите, но когда его интересовали системы навигации и управления боем, он обращался к Бабуну.

– Это верно, Фрэнкс? – прорычал адмирал в адрес руководителя программы TRX, внимательно выслушав пояснения Бабуна.